Некстати

Дорога в  один конец,

или  Рок в  личине долга

Чем глубже в  землю уходят кости павших за  Родину, тем выше поднимается знамя Победы в  Великой Отечественной войне. Величие подвига обусловлено масштабом события, возрастающим в  контексте современной истории. В  последнее время в  проекте укрепления державного духа особое внимание уделяется также героике Первой мировой, прежде целенаправленно вытравленной партийными идеологами из  народной памяти. Восполнение пробелов необходимо для  восстановления непрерывности исторического времени. Недоумение вызывает другое: из  дискуссионного поля постепенно выводится сложнейший комплекс трагических событий, в  отечественной историографии обобщенный понятием Гражданская война. Комиссары в  пыльных шлемах и  белогвардейцы в  лихо заломленных фуражках, герои и  жертвы легендарных сражений, отступают на  периферию информационного пространства, теряясь в  тумане забвения. Это неправильно. Это несправедливо. И  это неразумно. Устранение из  оперативной памяти травматического синдрома, связанного с  расколом национального единства, расслабляет нашу настороженность к  идеологии – и  повышает подверженность соблазну разобраться с  внутренними врагами, руководствуясь интуитивным понятием правды. Ничего хорошего из  этого выйти не  может. Как  бы ни  были люди злы друг на  друга, народ не  делится на  правых и  виноватых. Правда, как  она проявляется в  эмпирике, не  виза в  Царство Божие на  земле, а  приманка в  ловушке, поставленной дьяволом на  людей.

Пожалуй, единственный современный литератор, для  кого тема гражданской войны едва  ли не  профильная, это Леонид Юзефович – автор замечательных книг и  лауреат престижных премий. По  базовому образованию он историк, а  по  призванию прозаик. Если книга-исследование «Путь посла» свидетельствует о  его научной компетенции, то  его исторические детективы демонстрируют незаурядное литературное мастерство. Что  характерно, каждая новая книга пишется им иначе, чем прежние. Если роман «Журавли и  карлики» (премия «Большая книга» 2009) полифоничен во  всех смыслах бахтинского термина, то  новая книга «Зимняя дорога» – стилистический монолит, явление редкой литературной цельности.

Леонид Юзефович – интеллектуал, но  продуманная целесообразность его прозы направлена не  к  сложности, а  к  ясности. В  диалоге с  Захаром Прилепиным, представлявшим его книги как  философские тексты, Леонид Юзефович с  твердой сдержанностью отклонил такое истолкование: я  не  мыслитель, я  – повествователь. Наверное, тут он не  вполне прав. В  увлекательных сюжетах его книг отложилась авторская историософия, сочетающая фатализм с  мужеством. История – дорога в  один конец, и  тем, кто идет по  ней невесть откуда бог весть куда, дано одно непреложное правило: дорогу осилит идущий. Историческая проза Леонида Юзефовича, помимо непосредственного удовольствия от  чтения, имеет позитивное побочное действие – она прививает недоверие к  идеологии. Особенно последовательно идейные наваждения общественного сознания развеяны в  книге, о  которой речь.

Документальный роман (это парадоксально точное обозначение жанра) «Зимняя дорога», вышедший в  издательстве АСТ, рассказывает об  одном из  последних эпизодов гражданской войны – героическом и  трагическом походе Сибирской добровольческой дружины из  Приморья в  Якутию в  1922–1923  годах, окончившемся поражением и  пленением белых добровольцев. В  центре повествования противостояние двух эпических героев – белого генерала Анатолия Пепеляева и  красного командира Ивана Строда. Как  сказал автор в  интервью журналу «Огонек», это рассказ о  борьбе двух родственных душ, двух идеалистов, судьбой разведенных по  разным лагерям, но  сумевших сохранить благородство в  нечеловеческих условиях войны на  Крайнем Севере. Эти двое – фигуры настолько яркие, что  легко могут показаться продуктом художественного вымысла. Тем не  менее, никакого вымысла в  моей книге нет. Это так: каждая подробность фантасмагории, составляющей содержание романа, подтверждена надежными свидетельствами.

За  что  сражались герои, превратившие жизнь в  борьбу? Общественные идеалы белого генерала Пепеляева были мотивированы идеями русского народничества, опасно соблазнительными для  носителей национальной идеи. Ах, как  жадно впитывали молодые идеалисты, настроенные пострадать за  правое дело, отравленную прелесть высокопарного агитпропа! Горе от  ума становилось памятью сердца. Иди в  огонь за  честь отчизны, / За  убежденье, за  любовь… / Иди, и  гибни безупрёчно. / Умрешь не  даром, дело прочно, / Когда под  ним струится кровь… *)  Ох уж  эта стервозная истеричка, муза мести и  печали, продиктовавшая поэту-популисту эти скверные вирши! Ведь и  красный комиссар Иван Строд, анархист и  авантюрист, с  детства впитал то  же коварное вранье. Всякое кровопролитие по  ходу гражданской войны оправдывалось грядущим торжеством справедливости. Два противоборствующих дискурса сошлись в  жестокой схватке за  действительность, и  сторонники каждого из  них, не  щадя себя, уничтожали противников, заливая кровью идеи, положенные в  фундамент утопии.

По  своим неясным намерениям Пепеляев, возглавивший поход на  Север, склонялся к  соблазнам сибирского областничества, колеблющегося между  патриотизмом и  сепаратизмом. Все это взывало больше к  уму, чем к  сердцу, но  Пепеляев, по-русски легко умевший переводить идеи в  эмоции, всей душой отдался надежде, что  возрождение России пойдет с  востока на  запад. К  тонкому и  точному замечанию Юзефовича о  переводе идей в  эмоции можно добавить, что  столь  же верно и  обратное: к  несчастью нашему, харизматические вожди русского раскола умели концентрированные эмоции выдавать за  консолидированные идеи. Наверное, никто из  героев гражданской войны не  представлял себе с  полной ясностью, за  что  он проливает кровь – свою и  чужую. Я  полагал, – признавался Пепеляев, – что  сам народ из  глубины своей выдвинет те силы, которые создадут действительно народную власть. Для  кредо этого маловато. Столь  же смутны были политические идеи анархиста Строда. Сложись обстоятельства иначе, Пепеляев мог оказаться на  стороне красных комиссаров, а  Строд поддаться смертельному обаянию белогвардейской романтики. Ибо их  общественные идеалы, странным образом сходные, были возвышенными, но  невразумительными. Не  случайно их  жизненные установки к  концу жизни словно перевернулись: Строд, удрученный свирепостью сталинских репрессий, мечтает убить вождя, а  Пепеляев, просеяв опыт разочарований через  сито тюремной решетки, склоняется к  посулам советской власти. Ирония судьбы в  том, что  оба героя, белый и  красный, в  годы большого террора с  безразличной безжалостностью осуждены советским судом. И  в  равной мере оправданы судом истории; они антагонисты, но  не  антиподы.

Решающим моментом похода и  центральным эпизодом романа стала осада селения из  пяти бревенчатых жилищ со  смешным на  русский слух названием Сасыл-Сысы. Красный отряд стал на  пути белого отряда, наступавшего на  Якутск. Две долгих недели отчаявшиеся люди отстреливались от  ожесточившихся людей – через  бруствер, устроенный из  мертвых тел, выложенных штабелем вперемешку с  пластами замерзшего навоза. Разрывные пули вонзались в  эту жуткую ограду, и  вышибленные мозги летели на  осажденных вперемешку с  разметанными фекалиями… Если  бы автор романа сочинил этот эпизод, его обвинили  бы в  цинизме и  садизме. Но  – так было. День за  днем, ночь за  ночью осажденные на  пределе сил удерживали позицию – и  выдерживали характер, отказываясь сдаться. Раненые отлеживались в  хлеву, и  вши кишели на  их  гноящихся ранах. Убитые ложились на  укрепление разбитого бруствера: мертвые прикрывали живых от  смерти. Потрясенное открывшейся картиной, наше сочувствие склоняется на  сторону красных. Кажется, осажденные противостоят не  столько другим людям, сколько хаосу и  смерти, и  мы не  потому желаем им выстоять, что  они во  всем правы, а  потому, что  они всего лишены. Чем труднее им оставаться людьми, тем сильнее наша вера в  их  человечность. Нам хочется думать, что  внутри этого магического круга все равны, объединены братской любовью и, как  сироты, жмутся друг к  другу в  поисках последнего оставшегося в  мире тепла. Если нужно найти психологическое обоснование моральной победы советской власти над  белым делом – лучше не  придумаешь.

Другой вопрос – что  принесла эта победа народу и  стране. То, что  вышло в  итоге, оказалось совсем не  тем, за  что  люди убивали друг друга и  гибли сами. Как  всегда в  истории, начиная с  осады Трои, реальные итоги войны не  совпадают с  заявленными целями. Вот как  интерпретирует фабулу романа в  одном из  интервью сам автор. Стоит возвести эту ситуацию к  историческим архетипам, к  мифу, чтобы почувствовать бессилие человека перед  ходом истории, перед  фатумом. Ахилла и  Гектора вел Рок. Но  и  Пепеляева, и  Строда вел Рок в  личине долга. Оставим им доблесть и  благородство, забудем их  заблуждения. Давайте смотреть на  историю как  на  эпическую драму, а  не  как  на  происки каких-то  злодеев, с  которыми хорошие люди вовремя не  поборолись. Последнее попросту непродуктивно. Судить должны современники, потомки – понимать. Попробуем найти понимание…

В  чем урок этой истории? – задастся дотошный читатель детским вопросом, надеясь на  вывод в  конце текста как  на  выход из  сомнений. Но  простого ответа он не  получит. Мне трудно объяснить, для  чего я  написал эту книгу, – признается автор на  последней странице. Но  несколько ранее он проговаривается фразой, которую можно счесть свернутой историософской концепцией: То, чего не  удается избежать, кажется потом неизбежным – так проще оправдать собственные ошибки. В  какой-то  мере эта мысль опирается на  сходное суждение Шпенглера: История – это образ, при  помощи которого воображение человека стремится почерпнуть понимание живого бытия мира по  отношению к  собственной жизни – и  таким способом придать ей углубленную действительность. **) Живое бытие умирает в  идейной бедности, преображается в  памяти и  воскрешается в  истории.

В  чем мораль этой притчи? В  горестном недоумении, остающемся в  итоге. Мы так и  не  знаем, как  нам обустроить Россию. Сто лет спустя для  нас так  же актуальна горькая правда Виктора Пепеляева (старшего брата героя этой книги), расстрелянного вместе с  Колчаком: российские либералы слишком мало любят родину, а  русские патриоты слишком дешево ценят свободу. Это было сказано о  тогдашних антагонистах, левых и  правых политических и  общественных деятелях. С  тех пор все так переменилось и  перепуталось, что  уже не  понять, кто есть кто. Те, что  пошли налево, зашли слишком далеко, а  правых по  нашей жизни вообще нет – все, так или  иначе, виноватые. И  тот, кто дорожит и  родиной, и  свободой, обречен на  трагическое противоречие.

Согласно Гегелю, суть трагедии отнюдь не  в  конфликте правды с  неправдой. Трагическая коллизия возникает тогда, когда в  схватке сходятся антагонисты, обладающие разными частями правды, – чтобы отнять у  противника его часть и  утвердить всю правду за  собой. Что  заведомо невозможно. Трагедия в  том, что  потерпевший поражение теряет все, –, но  и  одержавший победу не  получает того, на  что  рассчитывал. В  итоге гражданской войны правды меньше, чем в  начале.

Этим постулатом можно, наконец, завершить затянувшиеся рассуждения, – скорее запутавшие, чем прояснившие тему романа. Вместо назидательного вывода я  бы присобачил к  концу рецензии художественный образ – воображаемый памятник последним героям гражданской войны. Я  вижу его как  мысленный монумент, воздвигнутый на  полюсе недоступности, – там, где кончается дорога никуда. Посреди нескончаемой ночи на  постаменте из  глыбы замороженной крови стоят две статуи из  прозрачного льда: два благородных врага соединены в  смертельном объятии. Пурга отшлифовала скульптуры настолько, что  они уже неотличимы друг от  друга. Вокруг них белое безмолвие, под  ними вечная мерзлота, над  ними небесная бездна. И  полярные совы, словно голодные ангелы, высматривающие чего пожрать, садятся на  головы героев, роняя к  их  ногам помет, замерзающий на  лету…

Пожалуй, последняя подробность – единственное, что  могло  бы понравиться в  этой рецензии автору романа, чурающемуся нарочитого красноречия. Иносказание есть изысканная манера умолчания. Реальная история порой превосходит наше воображение, и  то, что  не  вмещается в  общепринятые понятия, обрабатывается риторикой до  утраты сути – и  пустое знание вытесняется из  общественного сознания. Когда  же старое зло, заговоренное риторикой, вознамерится вернуться в  современность, мы можем его не  узнать… Книга Леонида Юзефовича вообще-то  не  об  этом. Но  и  об  этом тоже.

Владимир Ермаков

*) Николай Некрасов «Поэт и  гражданин».

**) Освальд Шпенглер «Закат Европы».

 
По теме
     Получатели социальных услуг отделения социальной реабилитации и активного долголетия БУОО «КЦСОН Новосильского района» посетили торжественный вечер под названием «У меня случился служебный роман!»,
   2024 год в России объявлен Годом семьи. С семьи начинается жизнь человека, здесь происходит формирование его как гражданина.
В отделении социальной реабилитации и активного долголетия БУ ОО «Центр социального обслуживания населения города Ливны» началась подготовка к первому этапу по компьютерному многоборью среди пенсионеров.
// Фото пресс-службы Губернатора Орловской области - Правительство Орловской области Фото пресс-службы Губернатора Орловской области Фото пресс-службы Губернатора Орловской области Фото пресс-службы Губернатора Орловской области Фото пресс-службы Губернатора Орловской области Фото пресс-службы Губернатор
Правительство Орловской области
В службу МЧС поступило сообщение о задымлении в здании Елена Зябкина . Фото: Елена Зябкина В здании медицинского института орловского госуниверситета в 11:35 было замечено задымление.
Комсомольская Правда
   В связи с возможным возникновением в 2024 году чрезвычайных ситуаций, вызванных весенним половодьем приказом Управления Роспотребнадзора по Орловской области утвержден план санитарно-противоэпидемических (профилактиче
Роспотребнадзор
90 - летний юбилей Цуниной А. А. - Центр соцобслуживания населения 27 марта 2024 года Глава Малоархангельского района П.В.Матвейчук, прокурор Малоархангельского района С.И.Блинов,
Центр соцобслуживания населения