Фото: www.vestnik57.ru
Одним из таких брянских, но все равно орловских людей являлся Акинфий Сергеевич Бородовицын, с 1838 года предводитель дворянства Брянского уезда Орловской губернии, Орел навещавший и в качестве руководителя дворянского подразделения, и по личным делам тоже.
До ухода в отставку Акинфий Сергеевич являлся советником российского посольства и поверенным в делах России в Бразилии. Причем назначен он был туда еще до установления официальных дипломатических отношений, которые открылись указом Николай I от 3 октября 1828 года. Бородовицын, таким образом, являлся одним из первых российских дипломатов в Южной Америке.
Семейство Бородовицыных значилось в числе старинных. Начиная с XVII века оно владело частью брянского сельца Немерь, стоявшего на реке Немерь (сейчас это Дубровский район Брянской области). Когда-то Бородовицыны владели поместьем и в исконных своих Бородовицах, что делились на Бородовицы Вышние и Нижние. Но продали. И в конце XVIII века семейство прочно обосновалось в Немери. В 1876 году сельцом владели наследники Акинфия Сергеевича.
Брат Акинфия, статский советник Лев Сергеевич Бородовицын, в 1826 году был избран судьей Смоленского губернского суда, и потому не в Орле, а в архиве Смоленска до войны хранились, но были утрачены в оккупацию три грамоты, данные отцу Акинфия и Льва – Сергею Бородовицыну, на производство его в 1771 году в корнеты, на чин коллежского советника в 1802-м и на пожалование орденом Св. Владимира IV степени в 1814 году. Две первые грамоты были написаны на пергаменте. Тринадцатилетний переводчик МИДа Акинфий Сергеевич Бородовицын, 1785 года рождения, действительный статский советник и разных орденов кавалер, был определен в службу, как тогда было принято у дворян, максимально рано. В 1798 году, то есть в возрасте 13 лет, он был зачислен в коллегию иностранных дел, а по-нынешнему МИДа, юнкером и в октябре того же года переведен в переводчики. Французский и немецкий дворяне знали с детства, служба в таком месте требовала знаний других языков. Кто опекал тринадцатилетнего переводчика в Петербурге, где жил он в столице, мы не знаем.
Невероятно, но коллежским асессором Акинфий стал в возрасте 16 лет, в 1801 году. Многие способные люди шли к этому чину всю жизнь, годами выслуживая положенный срок. Даже особым покровительством такие прыжки по служебной лестнице объяснить невозможно. Чрезмерно быстрое – через чины – перемещение Бородовицына по лестнице в «Табели о рангах» можно объяснить лишь его совершенно необыкновенным талантом переводчика – после выполнения некой сверхсложной задачи по синхронному переводу.
Через два года, в 1803-м, Бородовицын переводится в министерскую канцелярию, где 31 декабря 1805 года получает чин надворного советника, а в 1811-м – коллежского советника. Первым орденом – Св. Владимира 4-й степени – Бородовицын был награжден в 29 лет – 5 сентября 1814 года. Назначение в Бразилию В 1818 году Акинфий Сергеевич был определен советником посольства к русской миссии в Бразилии. В преддверии установления дипломатических отношений за океан направлялись абсолютно надежные и умные люди, к тому же безукоризненно владеющие португальским языком.
Неизвестно, как отнесся Бородовицын к своему невероятному назначению. В те времена плавание в Бразилию было явлением столь же невероятным, как пролет метеорита перед вашим окном. Кто провожал Акинфия в неизвестность? О чем думал он, собираясь в дорогу? Этого мы тоже не знаем. Путь по морю тогда и сам по себе был опасным, и Бородовицын не мог не волноваться, поднимаясь по деревянным ступенькам на борт.
Парусное судно пересекало океан за два месяца. Сразу выяснилось, что Бородовицын страдает морской болезнью и ему ох как непросто дались эти два месяца. Классик нашей литературы Иван Гончаров, совершавший плавание на фрегате «Паллада», описывает, какое действие производит на человека волнение на море: «Сначала качка наводит с непривычки страх. Когда судно катится с вершины волны к ее подножию и переходит на другую волну, оно делает такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги… Время идет медленно: его измеряешь не часами, а ровными, тяжелыми размахами судна и глухими ударами волн в бока и корму… Во рту сухо, язык горит. Нет ни аппетита, ни сна... Не спишь, потому что не хочется спать, а забываешься от утомления в полудремоте, и в этом состоянии опять носятся над головой уродливые грезы». Даже лежать невозможно: «качнет к изголовью – к голове приливает кровь; качнет назад – поползешь совсем, с подушками, к стенке». «Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, – продолжает Гончаров. – Так, задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они… сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все на диван… Рюмки, тарелки, чашки, бутылки в буфетах так и скакали со звоном». То, что летают вещи, падают книги и стулья – неприятно, но ни в какое сравнение это не идет с безысходностью страдальца, который не может ни стоять, ни сидеть, ни лежать; при этом у него постоянно кружится голова и тошнит. Качка могла продолжаться днями напролет, и брало отчаяние: да кончится ли это когда-нибудь или нет?!
Ну, раз Бородовицын все же стал нашим советником в Бразилии, значит, путешествие его когда-то окончилось, и окончилось благополучно. Русская дипмиссия в Бразилии Служил Акинфий Сергеевич в Бразилии под началом нашего посланника генерал-майора Федора Васильевича Тейляван Сераскеркена, а попросту барона Тейля. Консулом в Бразилии являлся известный натуралист и этнограф Григорий Иванович Лангсдорф. Еще одним сослуживцем Бородовицына был наш вице-консул Петр Петрович Кильхен, дипломат и купец. Генеральным же консулом в Рио и будущим первым российским послом являлся Франц Францевич Борель (Борелли).
Дипломатическую службу россиян в Бразилии сопровождали жаркое солнце, духота и яркий тропический пейзаж с кокосовыми пальмами, кричащими и летящими попугаями, с крохотными колибри, с невиданными жуками и блестящими на солнце бабочками. Где-то близко караулили свою жертву крокодилы, прыгали по ветвям обезьяны; хороши и полезны казались русским ламы, но Бородовицын и его товарищи, должно быть, уставали от обилия экзотики и в ужасающую жару мечтали о тарелке холодной ботвиньи с белорыбицей или о кружке мятного кваса со льдом. Только не было здесь этого ничего. Вот так вот: сиди и ешь бананы.
Европейской еды в Рио было немного, и она была дорогой. Лук, чеснок, картофель, другие дары огорода привозили по морю англичане. Местное население мало вникало в такие странные дела, как разведение коров, изготовление сливочного масла, выращивание лука, огурцов и капусты. Здесь важны были сахарный тростник и кофейные деревья. Кофе тут пили везде и помногу; его подавали без сливок, объявляя русским, что и король тоже пьет кофе без сливок. И вообще: зачем вам коровье молоко? Полно же кокосового.
Досуг скрашивал театр и домашние вечера. В театре в Рио играли, разумеется, на португальском языке, а на вечерах у г-на Лангсдорфа его супруга Фредерика, милая и обаятельная женщина, дочь астронома Федора Ивановича Шуберта, играла для гостей сонаты. Ей вторила на арфе одна из своячениц Петра Петровича Кильхена.
Ужасными буднями Рио была работорговля. Члены российской миссии относились к этому однозначно отрицательно, но коллеги короля Иоанна VI прекращать продажу негров не собирались. Конечно, в России тогда тоже продавали крестьян, но, быть может, не все наблюдали, насколько отвратительно это выглядит. Мичман шлюпа «Мирный» Павел Новосильский описывает продажу негров максимально откровенно: продавец держит в руке плеть или трость; по его сигналу негры «скачут с ноги на ногу, припевая плясовые песни; кто же из них… не довольно весело смотрит, скачет или припевает, тому он тростью придает живости… Торгуя одну молодую негритянку, осматривали у нее рот, подымали руки и двигали с грудей лоскут; наконец ощупала старуха обеими руками и живот… Осмотр, продажа, неопрятность, скверный запах… все сие производит омерзение к бесчеловечному хозяину лавки». Возможно, далеко не бесчувственно взирал на такие сцены Акинфий Бородовицын.
80-тысячный Рио-де-Жанейро был городом немаленьким. Улицы, хоть и узкие, были замощены гранитом (!). Столицу украшали церкви и монастыри. В нижних этажах домов помещались лавки, магазины и мастерские. На площадях били фонтаны. Водопровод, построенный еще в 1740 году, соединял их с источниками на горе Коркавадо. Освещение, правда, почти отсутствовало, и улицы, как шутил потом мичман Павел Новосильский, освещались «ночью по большей частью лампадами, зажженными перед иконами в каждом доме». Продолжение следует. Елена Ашихмина
Источник: Орловский Вестник
09.02.2017 08:04